Еще один день ничего не решает —
ведь ты был уже битником,
ты был уже демоном,
был уже гротом, данайцем и сволочью,
вот на пути твоем встал золотой карфаген
и распался на катышки,
вот на груди твоей вырос шиповник и вышли из глаз полки,
вот чередою летят журавли и пищат крокодилы,
прижатые дверью в астрал,
вот говорит заратустра: «Кто, как не ты»,
и ты проплываешь еще три пятьсот в глазах ее на восток.
«Дай мне побыть таким же, как я», — говоришь,
и глотаешь слова, и ныряешь,
дышишь наощупь,
бредешь по вагону вперед,
но земля по-прежнему вертится — не устоять.
падаешь.
Пьешь ее звуки.
Дышишь теплом.
Качаешься по полу.
Спишь.
видишь во сне
всех, кто уснул и не спит,
и не видит не зги,
и влетает в окно,
как будто все ясно и так.
Близкое так далеко, но с тобой ей легко
и приятно. И вот
самолет
когтями скребет
землю,
чтобы земля застонала и отозвалась,
чтобы лететь и смотреть на нее свысока,
чтобы по-прежнему в море впадала река,
чтобы трава пробивала асфальт и бетонный колпак,
чтобы стянула с себя полотенце радуга и станцевала гопак…
Встал и пошел
по салону вперед до хвоста,
стал на колени
считал про себя до ста,
долго считал,
что не понял, куда прилетел,
но вдруг
вышел из тела,
вернулся,
и сразу увидел все, что хотел.
Вот она, рядом совсем,
и всегда там была!
Куда же ты плыл, ехал, летел и свистел,
закусив удила?
Еще один день…